Платон миф о пещере читать краткое содержание. Контрольная работа миф о пещере. Создатели теней в пещерерасшифровка

22.12.2023

Хобби

Написал следующее:

– Ты можешь уподобить человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... Представь, что люди находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который далеко в вышине, а между светом и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной, вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.
<...>
– За этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева.
<...>
– Разве ты думаешь, что находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
– Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?
<...>
– Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

ПАРАДОКСАЛЬНАЯ
САКРАЛЬНОСТЬ ПЕЩЕРЫ
У ДРЕВНИХ ГРЕКОВ

Чисто функционально Платону, для того чтобы создать описанный «театр теней», пещера совершенно не нужна – достаточно стены, на которую проецируются тени. И даже вчитываясь в этот фрагмент, невольно думаешь, что Платон сначала берет какой-то готовый образ пещеры, а потом начинает вносить в него эту свою довольно громоздкую конструкцию с дорогой, загородкой, источником света сзади загородки, причем по ходу диалога этот источник света сначала огонь, костер, а потом – солнце.

Как и все остальные народы, греки помещали в пещеры множество таинственных существ (Циклопа, Медузу, Тифона) и событий (в пещере отсиживался Зевс, чтобы его не съел папа Кронос), пещера для них была местом значимым и серьезным. Но в отличие от других народов, пещеры у них обладали какой-то неприятной сакральностью, в них скрывались от взора и гнева богов разнообразные хтонические существа или провинившиеся герои. Пещера для них – это такое парадоксальное место, где нечто сакральное имеется, но олимпийских богов при этом нет .

У Платона пещера обладает тем же парадоксальным статусом.

Прикованные люди характеризуются у Платона одним замечательным качеством. Они не испытывают ни малейших страданий по поводу своей прикованности, и с живым, можно сказать, неослабевающим интересом рассматривают тени, которые проходят у них перед глазами. Можно сказать, они заняты познанием мира, хотя познать его никак не могут . Далее, они не могут выйти из пещеры, но это не значит, что из пещеры нет выхода вообще – по ходу диалога одного прикованного все же освобождают и выводят, и там, снаружи, обнаруживается мир истинно сущего. То есть пещера Платона – это такое место, где истину ищут, но где ее нет .

СОЗДАТЕЛИ ТЕНЕЙ В ПЕЩЕРЕ
РАСШИФРОВКА

Обратим внимание на еще одну деталь описаний Платона.

«Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева».

Зачем и куда они постоянно несут эту разнообразную утварь, статуи, изображения живых существ, сделанные из камня и дерева?

С одной стороны, функция этого проноса, кажется, только в том, чтобы эти вещи отбрасывали тени на стену пещеры. С другой, несуны принадлежат миру, где уже видна истина, и вроде бы могли заняться более сообразным занятием, чем развлечение пещерноприкованных, а кроме того, то, что они несут, описано со степенью подробности, несколько излишней для потребностей тенеотбрасывания – зачем сообщать, что несомые предметы сделаны из дерева и камня, и зачем вообще для отбрасывания тени нести, скажем, каменное изваяние козла, а не самого козла, которого и делать не надо, и нести легче?

Мы, конечно, никогда не узнаем, как Платон придумал эту сцену отбрасывания теней от каких-то проносимых на поднятых руках изображений, но характер этого описания таков, что кажется, будто он что-то такое увидел. Как-то это трудно придумать.
Кажется, что на глаза ему попалось некое бесконечное шествие, где люди под ярким солнцем торжественно, на вытянутых вверх руках несут статуи, фигурки животных из камня и дерева и даже домашнюю утварь.

Стоит поставить вопрос таким образом, и все несомые ими предметы станут понятными – это вотивные дары богам (от лат. votivus, votum – «посвященный богам обет, желание» – представляли собой разного рода жертвенные приношения в виде рукотворных предметов ).

Именно в этом случае их надо нести над головой, и здесь каменный козел гораздо уместнее живого. И само шествие тогда станет понятным – это религиозная процессия , и описываемая Платоном дальше процедура называния имен несомых вещей (прикованные слышат эти имена и думают, что говорят сами вещи) – это именование вотивных даров .

РЕЛИГИОЗНЫЕ ШЕСТВИЯ
В АНТИЧНЫХ ХРАМАХ

Религиозные шествия совершались в античных храмовых комплексах, наподобие Акрополя, они двигались от храма к храму, но не попадали внутрь.

Нет более унылого места в античном храме, чем целла . Лишенная декора, темная, тоскливая, она освещалась только через главный вход, который, впрочем, давал «широкий просвет во всю длину этого жилища (бога) наподобие пещеры».
Если, кстати, представить себе вотивное шествие при низком солнце, то на внутренней стене целлы мы получим искомый театр теней.

Надо иметь в виду, что в целле все-таки обитали боги (тут, впрочем, стоить вспомнить, что Сократ, от имени которого нам рассказано о пещере, довольно скептически относился к способности богов видеть истину, за что и понес наказание).
Но если попытаться представить себе, как выстраивала бы греческая античность эту самую платоновскую пещеру, то контраст между необыкновенно богатой, продуманной, тщательно рассчитанной на предмет взаимодействия с солнцем внешней пластикой греческого храма и темным унынием целлы невольно приходит на ум. Рядом с внешними колоннадами целла – совершеннейшая пещера .

ХТОНИЧЕСКОЕ
В АНТИЧНЫХ ХРАМАХ

Тут можно учесть ещё и то обстоятельство, что греческие храмы выстраивались на месте более древних архаических святилищ , с которыми могли связываться хтонические смыслы, события и культы, и эти места, собственно, и составляли сердцевину храма.

Как, скажем, Эрехтейон выстроен на месте, где хранился ларец Пандросы с младенцем Эрихтонием (ларец этот – несомненная пещера, там вместе с младенцем сидел змей, который, возможно, и удушил любопытную Пандросу, если только это Афина не свела ее с ума).

Эти «пещерные» святилища будто передают часть своей хтонической выразительности темной и неукрашенной целле, вокруг которой уже выстраивалась зримая гармония ордера.

Там, в пещере, есть хтоническая сила мрака, но истины света, явленного глазам блага бытия, там нет .

Как известно, ни одна система не может быть осознана изнутри себя самой, для ее осознания требуется некое внеположенное ей место, откуда ведется наблюдение. Пещера как раз и является таким внеположенным подлинному бытию местом, и ценность ее как раз в этой внеположенности.

Чтобы сказать, что люди не видят подлинной природы вещей, которые явлены их глазам здесь и сейчас и освещены солнцем, Платону понадобилось загнать пытливых наблюдателей в пещеру спиной к свету. Чтобы оценить богатство и полноту ясного и гармоничного пространства, классике нужна пещера .

«ПЕЩЕРА» КАК ЭЛЕМЕНТ
КЛАССИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Классика не знает пещеры как «своей» архитектурной формы, она наследует пещеры от кого-то. Есть некая закономерность в том, что для классической традиции «пещерообразные» тела внутри здания относятся к чему-то более древнему, чем само здание.

Христианские усыпальницы, мавзолеи, скудельницы и мощехранилища несут в себе катакомбный привкус, за ними встает образ древнего обряда погребения.

Винтовые лестницы Ренессанса и барокко – рудименты какого-то архаического, готического переживания формы.

Гроты классицистических садов – места обитания существ, отвечавших за природу данной территории до того, как здесь навели классицистический порядок.

И еще.
Эти пещеры по структуре – «восходящие» .
Лестница здесь лучший образ, хотя и «Карчери» Пиранези, и внутренние дворы Гауди устроены в этом смысле так же – они ведут вверх, к свету открытого дня . В них словно сохраняется память о платоновской пещере, о том, что пещера – это место, куда нужно попасть, чтобы оттуда оценить необыкновенную гармонию и полноту естественного ордерного мира.

Это – то пространство, в котором теперь можно вести диалог между «вызовом» и «ответом», между классической традицией и тем впервые ухваченным феноменом архитектурного пространства.
Пещера в архитектуре не существует сама по себе – она работает на контрасте с собственным контекстом. Для классики пещера – это дисгармоничное место оценки гармоничности бытия .

ЧЕТЫРЕ ЗНАЧЕНИЯ МИФА О ПЕЩЕРЕ

Во-первых, ПЕЩЕРА – это представление об онтологической градации бытия , о типах реальности – чувственном и сверхчувственном – и их подвидах:

– тени на стенах – это простая «кажимость» вещей;
– статуи – вещи чувственно воспринимаемые;
– каменная стена – демаркационная линия, разделяющая два рода бытия;
– предметы и люди вне пещеры – это истинное бытие, ведущее к идеям;
– солнце – Идея Блага.

Во-вторых, миф символизирует ступени познания :

– созерцание теней – воображение (eikasia),
– видение статуй – (pistis), т.е. верования, от которых мы переходим к пониманию предметов как таковых и к образу солнца, сначала опосредованно, потом непосредственно, – это фазы диалектики с различными ступенями, последняя из которых – чистое созерцание, интуитивное умопостижение.

В-третьих, мы имеем также аспекты: аскетический, мистический и теологический .
Жизнь под знаком чувства и только чувства – это пещерная жизнь.
Жизнь в духе – это жизнь в чистом свете правды.
Путь восхождения от чувственного к интеллигибельному есть «освобождение от оков», т.е. преображение;
высшее познание солнца-Блага – это созерцание божественного.

Впрочем, у этого мифа есть и политический аспект с истинно платоновским изыском.
Платон говорит о возможном возвращении в пещеру того, кто однажды был освобожден. Вернуться с целью освободить и вывести к свободе тех, с которыми провел долгие годы рабства.
Несомненно, это возвращение философа-политика , единственное желание которого – созерцание истины, преодолевающего себя в поисках других, нуждающихся в его помощи и спасении. Вспомним, что, по Платону, настоящий политик – не тот, кто любит власть и все с ней связанное, но кто, используя власть, занят лишь воплощением Блага.
Возникает вопрос: что ждет спустившегося вновь из царства света в царство теней? Он не увидит ничего, пока не привыкнет к темноте. Его не поймут, пока он не адаптируется к старым привычкам. Принеся с собой возмущение, он рискует навлечь на себя гнев людей , предпочитающих блаженное неведение. Он рискует и большим, – быть убитым, как Сократ .
Но человек, который знает Благо, может и должен избежать этого риска, лишь исполненный долг придаст смысл его существованию...

– После этого, – сказал я, – ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию… посмотри‑ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из‑за этих оков.

Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная – глянь‑ка – невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

– Это я себе представляю.

– Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

– Странный ты рисуешь образ и странных узников!

– Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что‑нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

– Как же им видеть что‑то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

– А предметы, которые проносят там, за стеной; Не то же ли самое происходит и с ними?

– То есть?

– Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

– Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

– Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

– Это совершенно неизбежно.

– Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.

Когда с кого‑нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх – в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше.

И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?

– Конечно, он так подумает.

– А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?

– Да, это так.

– Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием?

А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят.

– Да, так сразу он этого бы не смог.

– Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем – на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом – на самые вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и, его свет.

– Несомненно.

– И наконец, думаю я, этот человек был бы в состоянии смотреть уже на самое Солнце, находящееся в его собственной области, и усматривать его свойства, не ограничиваясь наблюдением его обманчивого отражения в воде или в других, ему чуждых средах.

– Конечно, ему это станет доступно.

– И тогда уж он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве и оно же каким‑то образом есть причина всего того, что этот человек и другие узники видели раньше в пещере.

– Ясно, что он придет к такому выводу после тех наблюдений.

– Так как же? Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по заключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей?

– И даже очень.

– А если они воздавали там какие‑нибудь почести и хвалу друг другу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва,

что после, а что и одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то, как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, и разве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен? Или он испытывал бы то, о чем говорит Гомер, то есть сильнейшим образом желал бы как поденщик, работая в поле, службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный 9

и скорее терпеть что угодно, только бы не разделять представлений узников и не жить так, как они?

– Я‑то думаю, он предпочтет вытерпеть все что угодно, чем жить так.

– Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?

– Конечно.

– А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут – а на это потребовалось бы немалое время, – разве не казался бы он смешон?

О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?

– Непременно убили бы.

– Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца.

Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, – это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль – коль скоро ты стремишься ее узнать, – а уж богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея блага – это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она – причина всего правильного и прекрасного.

В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама – владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

– Я согласен с тобой, насколько мне это доступно.

– Тогда будь со мной заодно еще вот в чем: не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. Да это и естественно, поскольку соответствует нарисованной выше картине.

– Да, естественно. Созерцание божественных вещей (справедливости самой по себе) и вещей человеческих

– Что же? А удивительно разве, по‑твоему, если кто‑нибудь, перейдя от божественных созерцании к человеческому убожеству, выглядит неважно и кажется крайне смешным? Зрение еще не привыкло, а между тем, прежде чем он привыкнет к окружающему мраку,

его заставляют выступать на суде или еще где‑нибудь и сражаться по поводу теней справедливости или изображений, отбрасывающих эти тени, так что приходится спорить о них в том духе, как это воспринимают люди, никогда не видавшие самое справедливость.

– Да, в этом нет ничего удивительного.

ЗДАРОВА;)
СНАЧАЛА ПАРА ВИДЕО ДОСТАТОЧНО ИНТЕРЕСНЫХ…А ПОТОМ УЖЕ УМНЫЕ МЫСЛИ…

Уильям Блейк. «Платонова пещера» (1793).

Миф о пещере - знаменитая аллегория, использованная Платоном в трактате «Государство» для пояснения своего учения об идеях. Считается краеугольным камнем платонизма и объективного идеализма в целом. Изложена в форме диалога между Сократом и Платоновым братом Главконом:

Ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию… посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная – глянь-ка – невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

– Это я себе представляю.

– Странный ты рисуешь образ и странных узников!

– Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

– Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

– А предметы, которые проносят там, за стеной; Не то же ли самое происходит и с ними?

– То есть?

– Непременно так.

Человек и его тень.

Для Платона пещера представляет собой чувственный мир, в котором живут люди. Подобно узникам пещеры, они полагают, что благодаря органам чувств познают истинную реальность. Однако такая жизнь - всего лишь иллюзия. От истинного мира идей до них доходят только смутные тени. Философ может получить более полное представление о мире идей, постоянно задавая себе вопросы и ища на них ответы. Однако бессмысленно пытаться разделить полученное знание с толпой, которая не в состоянии оторваться от иллюзий повседневного восприятия. Посему Платон продолжает:

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх – в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?

– Конечно, он так подумает.

– Да, это так.

Излагая данную притчу, Платон демонстрирует своим слушателям, что познание требует известного труда - беспрестанных усилий, направленных на изучение и понимание тех или иных предметов. Поэтому его идеальным городом могут править только философы - те люди, которые проникли в сущность идей, и в особенности идеи блага.

Сопоставление аллегории с другими платоновскими диалогами, в частности с «Федоном», позволяет заключить, что это не просто притча, а сердце платонической мифологемы. В «Федоне» Платон устами Сократа клеймит чувственный мир как тюрьму души. Единственной подлинной реальностью для него является мир вечных идей, к постижению которого душа может приблизиться посредством философии.
[править] Платон о измерениях

Дисскусия Платона - Лобсанг Рампа в своей книге «Главы жизни» говорил что дисскусия которая представлена ниже о измерениях.Как человек ощущающий природу лишь 2-х измерений знакомился с природой третьего измерения

Смотри! Человеческие существа живут в подземных пещерах; они находятся там с самого детства, а их ноги и шеи скованы - цепи устроены так, чтобы люди не могли повернуть головы. На расстоянии над ними и позади них - свет ярко горящего огня, а от того места, где находятся заключенные, к огню круто ведет дорога; и если присмотреться, то можно увидеть невысокую стену, выстроенную вдоль дороги, вроде экрана, за которым прячутся те, кто управляет марионетками. Представь человека, идущего вдоль этой стены и несущего сосуды, которые видны над стеной; видны также фигуры людей и животных, сделанные из дерева, камня и других материалов; в некоторых сценках персонажи разговаривают, в некоторых - молчат.

Это странный образ, - сказал он, - и странные заключенные.

Как и мы сами, - ответил я. - И они видят только свои собственные тени или тени друг друга, которые огонь отбрасывает на противоположную стену пещеры.

Правильно, - сказал он; - как же они могут видеть что-нибудь, кроме своих теней, если им никогда не позволяли повернуть голову?

И они видят только тени предметов, которые несет тот человек вдоль стены.

Да, - сказал он.

И если бы они могли говорить друг с другом, они бы решили, что говорят о вещах, которые действительно происходят перед ними.

Совершенно верно.

И допустим, что в тюрьме есть эхо, которое отражается от противоположной стены, и можно быть уверенным, что они вообразят, что слышат голос проходящих мимо теней.

Без сомнения, - ответил он.

И без сомнения, - сказал я, - что для них ничто, кроме теней предметов, не представляется истинным.

Определенно.

Снова посмотрим и узнаем, как они все поняли и излечились от своей глупости. Вначале, когда кто-нибудь из них освобождался и был вынужден внезапно подняться и повернуть голову, ходить и смотреть на свет, он испытывал резкую боль, а яркий свет слепил его, и он был не в состоянии видеть реальные предметы, тени которых он обычно видел в своем привычном положении. И вообрази кого-то, говорящего ему, что все, что он видел прежде - это иллюзия, что с этого момента он подошел к реальному бытию, и то, как он смотрит, - более правильно, и видит он более реальные вещи, - каким будет его ответ? Дальше можно вообразить, что его инструктор указывает на предметы, которые проносятся мимо и просит его назвать их - разве у него не возникнет трудностей? Разве он не вообразит, что тени, которые он видел всю свою жизнь, более реальны, чем те предметы, которые ему показали?

Да уж, куда более реальны.

И если его вынудят посмотреть на свет, разве его глазам не станет так больно, что он сразу же отвернется, чтобы найти убежище в предмете, который он может безболезненно рассматривать и который для него выглядит более ясным, чем тот, который ему только что показали?

Правильно, - сказал он.

И снова представим, что он не по своей воле вытащен по крутой и неровной лестнице и насильно поставлен под прямые лучи солнца. Не кажется ли тебе, что ему будет больно, и глаза его будут раздражены, свет, который попадет ему в глаза, просто ослепит его, и он не сможет увидеть ни одну из реально существующих вещей, которые, как ему сказали, истинны?

Не все сразу, - сказал он.

Он попросит дать ему привыкнуть к освещению верхнего мира. И первое, что он лучше всего будет видеть - это тени, следующее - это отражения людей и других объектов на воде, а уже потом - сами предметы; потом он сможет выходить под свет Луны и звезд, и он будет видеть небо и звезды ночью лучше, чем Солнце и солнечный свет днем.

Безусловно.

И наконец, он сможет видеть солнце, не просто его отражение на воде, но он будет видеть само солнце на его настоящем месте, а не где-нибудь в другом, например в отражении, и он сможет познавать его природу.

Безусловно.

И после этого он убедится, что Солнце является причиной смены времен года и лет вообще и что это добрый гений всего, что составляет видимый мир. Оно в определенной мере тоже является причиной всех тех вещей, которые он видел прежде, а его товарищи привыкли видеть до сих пор.

Ясно, - сказал он, - он что-то поймет вначале, а что-то - потом.

А когда он вспомнит свое прошлое существование, и мудрость пещеры, и своих товарищей-заключенных, не думаешь ли ты, что он будет счастлив в связи с этими переменами и ему станет жаль остальных?

Конечно же, так и будет.

И если они прославляют тех, кто быстрее других замечает, лучше других запоминает и может рассказать, какая из теней прошла прежде, какая последовала за ней, какие двигались рядом, думаешь, ему будет интересна такая слава и почет или зависть по отношению к ее обладателю?

Разве он не скажет, как говорил Гомер: «Лучше быть бедняком и иметь бедного хозяина» - и предпочтет терпеть еще очень многие лишения, вместо того чтобы думать и жить как они?

Да, - сказал он, - да, я думаю, что он предпочтет новые страдания, чем старую жизнь.

Вообрази снова, - сказал я, - что этот человек внезапно попадает в свое старое положение и больше не видит солнца. Разве он не решит, что его глаза застелил мрак?

Совершенно верно, - сказал он.

И если бы возник спор, и он должен был бы состязаться в рассматривании теней с заключенными, которые никогда не покидали пещеры, пока его глаза еще не привыкли к пещере и он плохо видит (а время, которое потребуется ему, чтобы снова приспособиться к образу жизни в пещере, может быть довольно продолжительным), и разве он не будет выглядеть смешным?

Без сомнений, - сказал он.

Сейчас ты можешь присовокупить эту аллегорию к предыдущим аргументам, - сказал я. - Тюрьма - это видимый мир, свет огня - это солнце, подъем человека на поверхность и его прозрение можно рассматривать как развитие души в интеллектуальном мире. И ты поймешь, что те, кто достиг этого дающего блаженство видения, не пожелают снова возвращаться к человеческим страхам; их души торопятся подняться к высшим мирам, в которых так прекрасно жить. И разве не странно выглядит человек, который отвлекся от божественного созерцания и вернулся к мирским занятиям, ведь его поведение непривычно и смешно для окружающих?

В этом нет ничего удивительного, - ответил он.

Любой, кому присущ здравый смысл, вспомнит, что путаница перед глазами бывает двух видов и возникает в двух случаях; или если уходишь от света, или если выходишь на свет - это истинно для духовного зрения так же, как и для телесного. И тот, кто всегда помнит об этом, когда смотрит в душу того, чье видение запутанное и слабое, не станет смеяться; он прежде спросит, пришла эта душа из более светлой жизни и не в состоянии видеть, потому что не привыкла к темноте, или пришла она из темноты на свет земной и ослеплена ярким светом. А потом он определит, кто счастлив в этом состоянии и в таких условиях жизни.

Пояснения к словам Платона Мы люди живущие в трехмерном измерении уподабаемся человеку прикованному в пещере, а люди достигшие просвящения таких как «Будда» уподобаються человеку из пещеры который выходит на солнечный свет и может ощущать полноту трехмерного мира.

Человек (Прикованный из пещеры)с двухмерным представлением просвятился до трехмерного представления.

Человек с трехмерным представлением (Будда) просвятился до четырехмерного представления.

Для пещерного человека былые удовольствия такие как кто первый увидит тень, не представляют особого удовольствия потому что он постиг трехмерное представление.Он понимает что это пустяки и иллюзия, и что истинное понимание лежит в трехмерных обьектах. Так и Будда отказался от всех благ трехмерной материальной жизни так как побывал в четвертом измерении. «Тюрьма - это видимый мир, свет огня - это солнце, подъем человека на поверхность и его прозрение можно рассматривать как развитие души в интеллектуальном мире.»

Миф о пещере из диалога Платона «Государство» - это одна из главных историй в европейской теории познания, капитально повлиявшая на всю последующую традицию философской мысли. Даже в XXI веке люди регулярно его вспоминают, хотя давно миновали времена, когда пещеры были актуальной частью ландшафта. С концептуальной точки зрения этот миф стал началом дискуссии о том, насколько наши представления о вещах позволяют судить о самих вещах.

Вот о чём идёт речь в этом фрагменте «Государства». Сократ, неизменный персонаж платоновских диалогов и поставщик всяческой мудрости, беседует с братом Платона Главконом. Речь заходит о том, каких успехов можно достичь на пути познания, о просвещённости и непросвещённости. Здесь-то Сократ и прибегает к знаменитой аллегории.

Он рассказывает Главкону о людях, которые находятся в подземной пещере, в то время как перед ними на стене проходят тени от проносимых за границей их поля видения предметов.

Именно эти тени люди и считают подлинными вещами, даже не задумываясь, что их отбрасывает нечто другое.

- Люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю её длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, ограждённая невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

За этой стеной другие люди несут различную утварь, держа её так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

- Странный ты рисуешь образ и странных узников!

- Подобных нам. Прежде всего, разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, своё ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнём на расположенную перед ними стену пещеры?

- Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

- Е сли бы в их темнице отдавалось эхом всё, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?.. Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

(Платон, «Государство»)

Учение об идеях и Благе

Миф о пещере посвящён относительности перцептивного восприятия и его продуктов (то есть, данных, получаемых с помощью органов чувств). К тому же, как отмечает Платон, увиденным смутным теням люди ещё и «дают имена» - считают их подлинными явлениями, которые обозначаются терминологически и подлежат интерпретации.

Чтобы разобраться в том, что именно искажается, превращаясь в тень на стене пещеры, нужно обратиться с платоновскому учению об эйдосах.

Эйдосы (идеи вещей) в представлении Платона существуют сами по себе, то есть обладают онтологической самостоятельностью. А вот реальные вещи, с которыми люди имеют дело в повседневной жизни - отражения идей.

Идеи неразрушимы и вечны, тогда как вещи могут разрушаться. Но это не страшно, ведь имея представление о том, что из себя представляет стол, можно воссоздать его, а то и запустить целую мебельную фабрику.

Какие-то вещи соответствуют своим идеям меньше, какие-то - больше. Нетрудно догадаться, что, согласно Платону, вторые - лучше, потому что более полно передают бытие вещи в качестве себя самой. Скажем, кривой и колченогий стол далеко ушёл от своей идеи, а вот стол красивый и устойчивый справляется со стольностью хорошо. Тем не менее, они оба являются столами. Признать стол в таких разных объектах, как, скажем, такой и такой , нам, согласно платоновскому учению, помогает именно объединяющая их идея.

Идея предполагает не только общее представление о той или иной вещи, но и сам смысл её существования. Чем больше бытийственая определённость, а заодно добротность, «правильность» конкретной вещи (например, стольность стола), тем больше в ней Блага. Это ещё одно краеугольное понятие платоновской философии. Благое у Платона - это, скорее, не «что-то хорошее», а что-то, точно соответствующее своему онтологическому статусу.

Благо, которое является главным и высшим предметом познания, Платон сравнивает с Солнцем, освещающим предметы.

Таким же образом, как солнце освещает предметы, Благо позволяет познавать идеи. В мифе о пещере это свет, который освещает предметы (а заодно и создаёт тени, доступные людскому восприятию). Благо - это причина, по которой возможно познание, при этом само оно - абсолют, максимум того, что вообще можно познать.

Объективный и субъективный идеализм

Разобравшись с мифом о пещере, можно заодно понять, что такое философский идеализм как таковой.

Сформированное Платоном представление о том, как обстоят дела с идеями, стало каноническим для объективного идеализма . Согласно этому философскому мировоззрению, кроме чувственно воспринимаемой реальности и познающего её субъекта (то есть, всякого человека, который взаимодействует с миром) существует и сверхчувственная, внематериальная реальность. Её генерирует объективное сознание - бог, одухотворённая Вселенная или мировой разум. Только этой высшей духовной сущности доступно видение мира «как он есть», а вот человеку остаётся довольствоваться данными органов чувств и априорными суждениями.

Кроме объективного идеализма, существует также идеализм субъективный . Тут речь идёт о том, что реальность в принципе не существует за пределами разума субъекта. Все те данные, которые тот получает на основе своих ощущений, впечатлений и суждений, признаются единственным содержанием мира. При таком подходе реальность и вовсе может существовать только в сознании человека .

Представим себе, что мы обучаем алгоритм распознаванию объектов. Он способен запомнить большое количество конкретных объектов, как и их признаки, комбинация которых позволяет определить автомобиль как автомобиль, а собаку - как собаку. Но доступна ли такому роботу идея этого объекта?

Согласно Платону, алгоритм, который мог бы действительно видеть все эйдосы, и на их основе «генерировать» вещи, и был бы «божественным умозрением», работающем вместо электричества на Благе. Мнение, что такое первоначало существует, являясь гарантом всех форм и вещей (в том числе тех, которые люди не могут познать и понять), и является идеализмом.

Копии копий: картины как двойное искажение

Чтобы оценить масштаб вклада платоновской аллегории в историю мысли, не обязательно быть идеалистом. Платон описывает принцип человеческого познания, пытаясь разобраться в соотношении кажимости и истины.

В 1929 году французский сюрреалист Рене Магритт, который любил играть со смыслами и образами, написал картину «Вероломство образов». На ней нет ничего, кроме реалистичного изображения курительной трубки с подписью «Это не трубка».

Сочетание изображения и подписи кажется на первый взгляд простой нелогичностью, но технически Магритт не обманывает - перед нами действительно не трубка, а изображение трубки. Мало того, в нашем случае есть ещё как минимум одна итерация: оригинал картины «Вероломство образов» находится в Художественном музее Лос-Анджелеса, а вы сейчас смотрите на цифровую копию репродукции, которая была размещена в «Википедии». Своей работой Магритт запустил новый виток дискуссий о соотношении вещей и художественных образов в искусстве.

В рамках учения, выраженного в мифе о пещере, вещи являются всего лишь копиями эйдосов. Само собой, в процессе «отбрасывания тени» возникают неточности и ошибки.

Создавая картину, скульптуру или просто пересказывая что-то в меру своих возможностей и словаря, люди создают дополнительные искажения, как случается, если засунуть в ксерокс ксерокопию. Искусство, таким образом, является «копией копии»: Платон относился к изображениям настороженно, полагая, что они умножают погрешности и «неистинность».

Можно ли выйти из пещеры?

Согласно Платону, человек, снявший оковы в пещере и взглянувший на вещи в ярком сиянии Солнца (то есть, увидевший истинную сущность вещей), запаникует или даже откажется от истинного знания, потому что «правильный взгляд» с непривычки окажется болезненным. Такому человеку будет проще вернуться в пещеру - к прежним представлениям, потому что свет может опалить глаза.

Тут нужно учитывать, что Платон полагал, будто «правильный взгляд» в принципе возможен - за него отвечает абсолют. Из всех людей плотнее всего приблизиться к постижению вечных идей могут только мыслители, способные снять «оковы неразумения».

Кстати, сразу после растолковывания идеи Блага Платон устами Сократа объясняет, : «Не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. А удивительно разве, по-твоему, если кто-нибудь, перейдя от божественных созерцаний к человеческому убожеству, выглядит неважно и кажется крайне смешным?» .

Тем не менее, даже человек, который стремится к познанию Блага с помощью философии, всё ещё остаётся человеком. Согласно платоновскому учению о бессмертной душе, кроме «разумной» и «волевой» частей у неё есть также «страстная», которая тянется к плотским наслаждениям и отвлекает от высоких побуждений.

Проблемы познания: от Платона до Хокинга

За тысячелетия, которые прошли со времени жизни Платона, исследовательский аппарат человечества необыкновенно расширился, но нельзя сказать, что проблемы, которые философ когда-то сформулировал, были решены.

Насколько наша способность ощущать и понимать отражает реальное положение дел, и есть ли это «реальное положение», а если да, то кто его подтверждает? Сегодня мы можем назвать в качестве такой подтверждающей инстанции науку. Однако даже доказывая нечто математически, мы должны учитывать, что «фундаментальные принципы» могут быть сформулированы только в рамках наших естественных ограничений - как биологических (человеческое описание физических законов напрямую связано с нашими органами чувств), так и определённых свойствами среды (за пределами планеты законы будут иными, не говоря уже о том, что физики-теоретики могут предположить существование вселенных, скажем, с десятками измерений).

«Невозможно познать истинную природу реальности: мы считаем, что чётко представляем себе окружающий мир, но, говоря метафорически, мы обречены всю жизнь провести в аквариуме, так как возможности нашего тела не дают нам выбраться из него» , - пишет Стивен Хокинг, сравнивая познающего человека с аквариумной рыбкой.

Возможно, вы помните эпопею с синим-или-золотым платьем , которая расколола интернет на два лагеря. Одним казалось, что оно золотое с белым, другим - что синее с чёрным.

На деле платье было чёрно-синим, а противоречия вызвали особенности хроматической адаптации разных людей, из-за которых у некоторых голубой цвет может «не читаться» (другие таким же образом игнорировали золотые оттенки). Платье оказалось одним из самых ярких известных примеров индивидуальных различий в цветовом восприятии, однако случаев таких оптических иллюзий немало. Кроме особенностей строения сетчатки (количества колбочек и палочек) роль играет то, как именно и под воздействием каких факторов мозг будет «подправлять» картинку, достраивая восприятие.

Якоб фон Икскюль обозначал индивидуальный мир, который создаёт каждое живое существо в меру своих познавательных способностей, словом «умвельт». Наш умвельт будет отличаться, скажем, от , но нет отвлечённых понятий. А вот мир какого-нибудь червяка и вовсе будет состоять из нескольких простейших регистрируемых состояний. Различие в восприятии между разными видами велико, однако неверно было бы считать, будто умвельты двух представителей одного вида идентичны друг другу - мы ведь даже не можем договориться по поводу цвета платья.

Так можно ли выйти из пещеры?

«Истинной» картины мира не видит никто, однако каждый воспринимает её в меру своих познавательных возможностей. Вопрос в том, можно ли в принципе её увидеть, и нужно ли это нам?

Согласно теории когнитивиста Дональда Хоффмана , то, что мы считаем реальностью, на деле больше похоже на рабочий стол со значками - систему для обозначения и взаимодействия.

На основании расчётов и лабораторных исследований Хоффман сделал вывод, что приспособленность организмов к выживанию не связана с умением воспринимать «подлинную реальность». Тесты показали, что способность видеть вещи такими, какие они есть, менее важна, чем приспособленность. Эволюция не способствует подлинному восприятию. Звучит нелогично, ведь, казалось бы, чем точнее живые существа видят мир, тем выше должны быть шансы на выживание.

Однако животные используют простые подсказки, чтобы выжить. Например, австралийские жуки опознают самок как что-то коричневое и гладкое, и потому пытаются спариться даже с пивными бутылками, которые местные жители кидают в кусты. Даниел Канеман называет путь простых решений «Системой 1» - она, в противовес рефлексирующей «Системе 2», принимает самые простые и очевидные решения, которые чаще всего действительно работают.

Дональд Хоффман приводит в пример иконку на рабочем столе компьютера - если она синяя и квадратная, это ведь не значит, что сам файл синий и квадратный? Это всего лишь пользовательский интерфейс, который позволяет нам ничего не знать о резисторах и диодах, оптоволоконных кабелях и программном обеспечении. Таким образом, умвельт-интерфейс, через который живые существа познают мир, скорее прячет реальность. Получается, что выбраться из пещеры невозможно - в неё нас отправляет сама эволюция.

Впрочем, по словам Хоффмана всё это не должно разочаровывать или намекать, что всякое научное познание бессмысленно. Просто представление о том, что наша перцептивная способность поставляет нам «настоящую реальность» оказалось неверным.

С уверенностью можно сказать одно: вопрос границ познания и относительности познавательных способностей, поставленный когда-то Платоном с помощью мифа о пещере, пронизывает все современные науки от нейробиологии до физики. В этой истории впервые в истории европейской мысли была так глубоко и образно сформулирована разница между «реальной реальностью» и представлениями о ней.

Миф о Пещере - ядро идеалистического представления Платона об устройстве и смысле жизни человека. Это миф описывается в Государстве Платона как диалог между Сократом и Главконом , братом Платона и изначально, в самом тексте, показывает необходимость управления Идеальным Государством философами, поскольку именно они способны видеть реальный мир и действовать на благо всех.

В «Федоне» Платон клеймит чувственный мир устами Сократа как тюрьму души, что еще раз подтверждает значимость Мифа о Пещере как основной мифологемы в идеализме Платона, где подлинная реальностью только мир вечных идей и доступ к нему душа может получить через философию.

Четыре значения мифа о пещере

Онтологическая градация бытия : чувственное и сверхчувственное, где тени на стенах — простая видимость вещей; статуи — вещи которые чувственно воспринимаются; каменная стена — линия, разделяющая два рода бытия; предметы и люди вне пещеры — это истинное бытие, ведущее к идеям; солнце — Идея Блага.
Ступени познания : созерцание те-ней — воображение (eikasia), видение статуй — (pistis), т.е. верования, от которых мы переходим к пониманию предметов как таковых и к образу солнца, сначала опосредованно, потом непосредственно, — это фазы диалектики с различными ступенями, последняя из которых — чистое созерцание, интуитивное умопостижение.
Качество жизни человека : аскетическое, мистическое и теологическое. Человек, который руководствуется только чувствами — живет исключительно в пещере, жить в духе — руководствоваться чистым светом правды. Движение от чувственного мира к миру идеального через философию это "освобождение от оков", т.е. преображение. И, наконец, Солнце-Благо есть высшая ступень познания и означает созерцание божественного.
Политический аспект : для тех кто познал Солнце-Баго возможно возвращении в пещеру, чтобы освободить и вывести к свету истины тех, с которыми он провел долгие годы рабства.

Миф о Пещере

—Ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию… посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная — глянь-ка — невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.
— Это я себе представляю.
— Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.
— Странный ты рисуешь образ и странных узников!
— Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
— Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?
— А предметы, которые проносят там, за стеной; Не то же ли самое происходит и с ними?
— То есть?
— Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?
— Непременно так.
—Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную мелькающую перед ним вещь и задавать вопрос, что это такое, и вдобавок заставят его отвечать! Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?
— Конечно, он так подумает.
— А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза, и не вернется он бегом к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?
— Да, это так.